29.03.2010

На электронную почту «Глобоскопа» (globoscope@gmail.com) пришло письмо, обращенное к нашему политическому аналитику Константину Черемных. Мы публикуем это письмо и открытый ответ адресата на него.

Уважаемый Константин!

Я – давний читатель и почитатель Вашей аналитики, ещё со времён rpmonitor, но после прочтения второй части «Глупого дома» решил-таки написать Вам это письмо, а не ограничиться обычным «принятием к сведению».

Тенденция такова, что в «медведевском» периоде Ваших статей всё больше преобладают горькие тона, звучат пассажи об упущенных возможностях, боль от несправедливости ситуации, слепоте властей и злонамеренности либеральных (или скорее либерастических) «властителей дум». Вслед за Вашим коллегой Калашниковым Вы выносите приговор существующей властной системе и обществу, упрекаете того же Путина за ошибки и бездействие.

В общем, казалось бы, в чём беда? Интеллигенция в России по-чеховски протестует против действий власти, что особенно естественно для нашей культурной столицы, родины того же «Яблока». Тот же Ю. Болдырев в каждой статье на stoletie.ru обличает многочисленные пороки власти и гневно вопрошает «Доколе?». Всё понятно и объяснимо.

НО! Неужели сегодняшняя ситуация отличается от многочисленных русских бед за тысячу лет? Вы скажете, конечно, ведь демография, отсутствие духовности, потребительский эгоизм, коррупция, компрадорство и т.д. Логично, только логично ли способствовать бунту в сложившихся условиях? Народ излечивает духовно и интеллектуально сам себя, но этот процесс медленный, ведь нас всё ещё много, 140 миллионов, если не считать украинцев и белорусов. Необходимо учитывать, что народ русский склонен к такой беспредельной свободе, что никакой «швабоде» мемориальцев и не снилось, и в этом самая большая проблема.

Более полувека всяческие кружки 19-ого столетия подрывали авторитет власти и развращали народ, и в 1917 году власть рухнула, и восстановилась только жесточайшим террором, без которого невозможно было загнать нашу свободу в рамки государства. Всевозможные восстания, тамбовщины и прочее, это восстания против власти вообще, а не против конкретно белых или красных. Так стоит ли снова звать на баррикады? Ведь гражданской войной это не может кончиться, в текущей ситуации. Развитые соседи, современное оружие, уже сильно нивелирует роль огромных пространств в любых военных конфликтах. Конечно, в ваших статьях нет призыва к революции, но на мой взгляд, горечи в Вас уже достаточно, чтобы как и Калашников уже начать поддерживать самую ничтожную и друнопахнущую оппозицию вроде Северного Братства, «хоть с чёртом, но против власти». Думаю, что в нашей стране любые бунты в ДАННОЕ время – смертельно опасны.

Время не критиковать, а делать, не только анализировать, но и создавать! Пусть власть негодна (в целом), но где иначе? Болтун Обама, или неудачник Браун, или мечущийся Саркози? Да, Вы скажете, Китай и будете правы, но его успехи отнюдь не только собственные заслуги, но и ошибки его врагов. Ресурсы всего «свободного» мира были направлены на уничтожение нашей страны, в то время, как в Китай выводились производства и вкладывались деньги. Так может хватит на него кивать? Это совсем не про нас. Но и у нас, даже сейчас есть успехи, которые можно и нужно освещать, прорывы, о которых надо трубить, наконец главное, пока в Россию верит её народ, она будет жить, и этой вере надо способствовать. Не знаю, о какой благости ТВ Вы говорите, когда катастрофы, неудачи, финансовые аферы постоянно мелькают даже на 2-ом канале. А тем временем http://www.warandpeace.ru/ru/reports/view/44742/. Кто знает об этом, кроме кучки сетевых читателей?

Я верю, что есть во власти верные сыны России, и государство, даже негодное, гораздо лучше анархии – лучшей подруги революции. Воздействие, а не бездействие, создать, а не разрушить, выбрать настоящее, а не идол «светлого будущего», пусть даже футурологического, и наконец выбрать Россию, а не абстрактную идею. Вот на чём надо сосредоточиться.

Сознаю, что советовать Вам мне не по чину. Но, честно сказать, наболело. Не уходите в лагерь критиков, он переполнен, не тратьте свой талант на разрушение! Оставьте это Калашникову, ведь он и в раю поднял бы восстание. А приносить Родину в жертву абстракции и без того желающих достаточно.

С уважением, Рядовой гражданин Российской Федерации и сын исторической России.

Константин Черемных

К ВОПРОСУ О ДИАЛЕКТИКЕ ЛОЯЛЬНОСТИ

Необходимое объяснение с внимательным читателем

В каждой культуре существуют понятия и термины, которые применяются не из века в век, а возникают однажды в особый период, который называют временем перелома, затем исчезают и, кажется, забываются, а на другом витке истории вдруг вновь выплывают из забвения.

Термин «властители дум» в нашей стране возник в ту пору, когда в мыслящем сообществе самоопределились славянофилы и западники, а кроме них, еще одно направление, которое славянофилы воспринимали как радикальное западничество – русские нигилисты.

В восприятии мыслящего русского человека того времени второе направление закономерно путается с третьим, несмотря на то, что Тургенев в «Отцах и детях» точно диагносцирует нигилистическое направление: оно рождается не из пиетета перед Европой и западным христианством, а из сущностно атеистического эволюционизма, рассматривающего человека как не более чем разновидность дифференцированного примата.

Самостоятельность нигилистического направления, к которому чаще всего и применяется термин «властители дум», будет распознана только после того, как к эволюционизму Чернышевского и утилитаризму Писарева (в котором есть естественнонаучный элемент, а есть и элемент «ранней информационной теории», e.g. сопоставление «Евгения Онегина» со справочником в пользу справочника), добавится еще и апология свободы воли у радикальных, сектантского типа, народников, особенно у группы Сергея Нечаева. Достоевский в «Бесах» расставит все на свои места, и его феноменология будет оценена и российским, и европейским читателем. Благодаря описанию группы Нечаева Достоевским (намеренно искаженному, ибо реальный Нечаев был человек не только запредельно бесстрашный, но и чертовски обаятельный), станет ясно, что нигилисты суть прежде всего крайние индивидуалисты, действующие от умственной схемы. Позднее народничество отвергнет это направление, склонившись к марксизму и поставив массы высоко над отдельной личностью; точно такой же логикой будет руководствоваться Лев Тихомиров вначале как народоволец, а затем как православный философ: статья «Почему я перестал быть революционером» пишется по следам убийства Дегаева и Судейкина, двух индивидуалистов из разных (условно) партий, которые «спелись» в одном сценарии государственного переворота.

Репутация термина «властители дум», испорченная Нечаевым, восстановится век спустя, когда на полках советских магазинов появятся синий фолиант «Иного не дано» с Селюниным и Ханиным; в 1991 году выйдет последний том этой серии «Погружение в пучину» с совместной статьей Авена и Найшуля, ставящий логическую «дегаевскую» точку: так называемые левые окажутся радикально правыми, за их неустанным и даже назойливым печением о народном (потребительском) благе обнаружится по-базаровски холодная интенция к социал-дарвинистскому экспериментированию на большинстве нации («шоковая терапия» как якобы единственное и неизбежное средство излечения), в чем гайдаровское направление распишется политически только через 7 лет в названии партии «Правое дело», и далее Союза правых сил.

Тот же термин «властители дум» близок к воскрешению сегодня, спустя 22 года после выхода в свет «Иного не дано». Если даже он еще не прозвучал, то соответствующее понятие исподволь сформировалось: во всяком случае, после дискуссий вокруг проектов Института современного развития (ИНСОР) национальная аудитория предчувствует появление нового феномена публицистики, сотрясающей основы политического бытия. Именно так я воспринимаю адресованное мне письмо читателя, и особенно тот фрагмент, где он квалифицирует мою политическую позицию, выраженную в статье «Глупый дом», как хотя и непрямой, но определенный «призыв к баррикадам».

Можно, конечно, махнуть рукой и не реагировать – хотя бы исходя из того, что число читателей сайта «Глобоскоп» крайне скромно по сравнению с числом подписчиков «Нового мира» в 1987-м. Однако это не избавит от серьезного разговора не только с автором письма, который в любом случае необходим. Ведь чем черт не шутит: автора «Глупого дома» могут взять да и отнести к категории этих самых «властителей дум», хотя сам этот автор это словосочетание применял всегда исключительно с иронией.

ДУМЫ О ПЕКИНЕ

У автора этих строк действительно обнаруживается единомыслие с Е.Т. Гайдаром, правда, в одном лишь пункте. В работах последних лет жизни Егор Тимурович предвидел лавинообразное экономическое усиление Китая, которое на фоне мирового кризиса не может не перейти и в политическое влияние. Более того, в отличие от авторов «Коммерсанта», которые сегодня ставят в упрек Китаю финансирование афганских муджахедов, бывший шоковый терапевт писал об успехах Китая спокойно, в нейтральной интонации биолога. Он ничего в связи с этим не предлагал Кремлю: он только наблюдал некий феномен.

В Китай, как напоминает мне читатель, не просто вкладывались западные инвестиции: после провозглашения перехода Запада к постиндустриализму американские и европейские корпорации перевели сюда свои производственные линии, вначале сборочные, а потом с неизбежностью и высокотехнологические, поскольку понятие «производственная цепочка» существовало ранее по обе стороны «железного занавеса».

Уже коллапс dot-com economy в 2000 году показал, что постиндустриалисты сели в лужу, а системный кризис в ту пору предсказывался не только Линдоном Ларушем, но и российскими специалистами – в том числе Андреем Кобяковым, который и пригласил автора этих строк к сотрудничеству в «Русском предпринимателе», затем в «RP-мониторе», наследником которого стал «Глобоскоп». Один из соавторов «Русской доктрины», выдающийся эксперт по Китаю А.Н. Анисимов не просто предвидел успехи этого государства в мировом экономическом соревновании, но и подробно исследовал и разъяснил механизмы, обеспечивающие конкурентоспособность китайской модели. Если следовать Вашей терминологии, уважаемый читатель, он «кивал на Китай» и считал, что китайский пример – «про нас». Добавлю: не только «про нас», а про новое многополярное мироустройство – этот термин тогда уже перестал быть маргинальным и употреблялся ведущими политиками и экспертами России, а затем и ее руководством.

Речь шла об альтернативе, в которой Россия могла бы выйти на лидирующие позиции – не столько экономические, сколько стратегические. Речь шла не о том, чтобы скопировать Китай – для этого потребовалось бы сплести воедино маоизм с конфуцианством, восстановив для начала правящую партию с ее исключительными отличительными чертами, с принятым в ней порядком приема в члены, механизмом личной, «бригадной» и коллективной ответственности, поощрения и наказания, отбора элиты и т.д. Речь шла о том, чтобы выстроить собственную, основанную на русской этике, систему различения блага от зла, почета от позора; ввести эту систему в принятие экономических решений, трудоустройство, социальную защиту, устройство правоохранительной и в том числе пенитенциарной системы. Китай служил как необходимый и поучительный reference point, как критерий успеха-неуспеха в общей стратегии, как потенциальный партнер – при том, что в главе о внешней политике, над которой работал автор этих строк, рассматривался весь диапазон экономических партнеров, от Словакии и Греции до США.

Авторы «Русской доктрины» писали о национальной миссии, которую связывали как с этическим, так и с научно-техническим прогрессом, в мировой системе и на благо всего мира, а не только отдельных субъектов Российской Федерации. За это коллективу немало досталось: нас заподозрили в потакании неким мировым силам, в некорректном понимании русской Традиции, в попытках видоизменить, размыть или подорвать ее устои. Однако никто из наших критиков не предъявлял нам упрека в «прокитайском уклоне».

ДУМЫ О ВАШИНГТОНЕ

В своей главе о внешнеполитической стратегии я не забыл ни про Западную Европу, ни про исламский мир, ни про Латинскую Америку, где тогда для нас открывались новые возможности ввиду уже тогда заметного геополитического ослабления США. Мы предвидели, что эта слабость проявится еще явственнее в случае избрания демократического руководства в Вашингтоне. С другой стороны, нам представлялось, что Демпартия, придя к власти, будет более активно вмешиваться, в своей манере, в политические дела других стран и более интенсивно применять материальные ресурсы вместе с идеологическими для подкупа «пятых колонн». Здесь мы преувеличили потенциал Америки: на самом деле наступивший кризис резко ограничил таковые возможности, в то время как тактика «оранжевых революций» была убедительно дискредитирована на Украине, в Киргизии и в Ливане.

Я разделяю характеристику Гордона Брауна как «неудачника», фатального и саморазрушительного и для его партии, и для экономики Великобритании, и для ее внешней политики. Но с оценкой Обамы как «болтуна», приводимой автором письма, мне согласиться трудно. На фоне целой толпы прекраснодушных болтунов, использующих старый язык и аргументы, он был яркой звездой политики, с совершенно самостоятельным, незаемным способом обращения к широким массам, интуитивным пониманием угроз, стоящих перед Америкой, и решимостью вывести американскую мечту из того уязвленно-закомплексованного, глубоко оборонительного состояния, в котором она оказалась на втором сроке правления Буша. Он совершенно необычно повел себя и во внешней политике, налаживая диалог именно с потенциальными полюсами нового мироустройство, а не с «государствами-инструментами» второго порядка в Восточной Европе. В отличие от Буша, он ни разу за два года не посетил Украину, что иллюстрирует не антипатию к конкретному Ющенко, а общий подход. Он почти смог очаровать арабские страны; он протянул руку мира китайцам, предложив им совместную стратегию в Афганистане. До совсем недавнего времени я тоже считал его «талантом во внешней политике».

Почему он сдал позиции? С чего начинается его закат? Как мне представляется, – с его State of the Union Address 2009 года, где непропорционально много места уделяется технологиям альтернативной энергетики. Отсюда следует целая цепь событий – программа ликвидации «неперспективных» американских городов; сопротивление (!) инициативам продуктивной промышленной и инфраструктурной реконструкции Афганистана с потаканием «опиумной индустрии»; наконец, закрытие гордости NASA – лунной программы.

Ларуш им восхищался, закрывая глаза на свойственные американским демократам концессии секс-меньшинствам, и стал его ненавидеть, как только проявились антииндустриальные, «редукционистские» аспекты его политики.

В свою очередь, в России Обама стал восприниматься – особенно после потери большинства в Конгрессе – как слабый политик, и его слабость воодушевляет аналитиков, строящих свои расчеты на оборонном сознании (что с учетом тяжести последствий кризиса для России естественно). Но эта слабость имеет оборотную сторону, которую хорошо представляют себе сотрудники ФСКН (о руководстве этого ведомства судить не берусь: оно сталкивается как минимум с серьезнейшими искушениями).

Концессии в адрес наркосообщества автоматически означают уступку теневой (мировой) экономике в целом, у которой могут быть вполне прозаические побуждения: когда остро, стратегически необходим приток капиталов, на их чистоту закрывают глаза. Другими причинами мне трудно объяснить не просто примирение с восстановлением интересов международного теневого трейдера С.М. Могилевича в Киеве, но и прямое потакание его интересам, проявившееся в ряде согласованных с Вашингтоном назначений.

Если Обама из «агитатора за надежду» стал покорным и непритязательным слугой теневой конъюнктуры, тем хуже для него и для Америки. Лучше ли для России? Это зависит от того, как Россия себя поведет.

ДУМЫ О КРЕМЛЕ

Уже в первые годы правления Путина в экспертном сообществе России шла весьма серьезная дискуссия об экономической стратегии – между поборниками фритрейдерства и протекционизма; между могильщиками и защитниками комплекса «Мир»; между сторонниками сохранения и проповедниками полной отмены отечественных технических стандартов. Но для широкой аудитории этот спор был не особенно заметен: Россия перестала зависеть от МВФ, запустила проекты новых транснациональных трубопроводов, активно завоевывала новые рынки, рассматривалась в мире в одном ряду с Китаем, Индией и Бразилией как «растущая экономика» – термин снисходительный, но уважительный. Этот подъем вызывал не только злобу закостенелых антисоветчиков, но и нормальный доброжелательный интерес партнеров по всему земному шару. Оставалось только привести внутреннюю политику в соответствие с этими возможностями, направить бюджетные средства в развитие транспортных коридоров, в разработку месторождений и, разумеется, в обрабатывающую физическую экономику.

Такие планы были, и в том числе были отражены в отраслевых концепциях транспорта, железных дорог, энергетики; подняли головы ассоциации производителей, внятно отстаивавшие свои интересы. Но, увы, к ним прислушивались не в первую очередь, внешняя экспансия корпораций была на первом плане, а дома сохранялись вопиющие межрегиональные диспропорции. Нормальное, соответствующее традиции Александра III, экономическое планирование, разрешили подменить так называемым территориальным развитием, исходящим из аксиомы о доходности территорий, и проектировщики пускали средства госзаказчиков на местнические прожекты, оторванные от реальности и от интересов регионов-соседей.

Эта подмена произошла отчасти из-за того, что внутренней политике уделялось просто меньше внимания. Как представляется сегодня, президент Путин рассчитывал на дальнейшее укрепление позиций России преимущественно посредством финансовых рычагов, включая крупные международные корпоративные и банковские заимствования. Предупреждений о возможном кризисе в банковской сфере Запада он не слышал, хотя его предвестники в форме кризиса доверия в кредитной сфере были налицо еще летом 2007 года. Условий для получения долгосрочных кредитов в России у бизнеса не было; стабфонд продолжал вкладываться в ценные бумаги США. Ну не верил Путин в кризис, и все тут.

Кредитные средства работали, в том числе и в физической экономике и публичной инфраструктуре. Многие полученные результаты сами по себе были способны вдохновлять наших граждан. К сожалению, хотя при Путине (в отличие от времен Ельцина) «чернуха» уже не господствовала на ТВ, социально-экономические новости оказались отодвинуты на второй план – поэтому и узнать о них было возможно в основном из региональных СМИ и их републикаций, в частности, на warandpeace. Самый яркий пример: когда к первой годовщине правления Путина открылся первый реактор Ростовской АЭС и одновременно – огромный мост через Обь в Салехарде, об этом сообщила лишь одна из федеральных газет. Это означало, что реформ в самой сфере масс-медиа государство не планировало – если не считать создания внешних имиджевых ресурсов. Ну не прислушивался Путин ни к Госдуме, где криком кричали о том, что надо убрать наконец хотя бы «Дом-2», ни тем более к коллективу «Русской доктрины», где реформа масс-медиа рассматривалась как ключевой элемент переходного периода.

Внешняя политика казалась важнее внутренней. Это позволило правому правительству Эстонии защититься от российских претензий за снос «Бронзового солдата» ссылкой на разрушение русскими же людьми воинского мемориала в Химках. А. Ансип, возможно, искренне усмотрел в этом двойной стандарт. Но такая интерпретация ошибочна: дело не в различии в подходах к местным и иностранным разрушителям святынь, а в разном внимании к внешней и внутренней политике.

Линдон Ларуш признавал тогда в В.В. Путине несомненный талант в сфере внешней политики – как в отстаивании экономических интересов России, так и в укреплении ее внешнеполитического имиджа. Он «простил» бы Путину третий срок президентского правления – да и не только он. Любым деловым партнерам, западным или восточным, удобнее иметь дело с неизменным государственным руководством. И на «либерастов» с их хлопотами о формальной демократии любому крупному бизнесу решительно наплевать.

Но он решил уйти. Ничего фатального в этом не было: потенциальных преемников, которые могли бы вполне успешно продолжить и развить его линию, было достаточно. Он выбрал Д.А.Медведева. Возможно, сыграла роль его принадлежность к «Газпрому».

Однако сам «Газпром от Д.А. Медведева в итоге и пострадал. Это случилось уже трижды:

- 16 ноября 2009 года, когда Д.А. Медведев провалил переговоры с ЕС в Стокгольме, в результате чего «Газпрому» пришлось пойти на уступки по газовому договору с Украиной, а после этого, автоматически – и с европейскими потребителями;

- 2 февраля 2010 года, когда после ряда неприличных и несправедливых антииранских заявлений российских дипломатов Тегеран принял решение пересмотреть проект газопровода в Индию, переориентируя его на Китай, а российская сторона этого не хотела из-за обиды на Пекин, достроивший собственный газопровод до Ашхабада;

- 1 марта 2010 года, когда после заявления Д.А. Медведева о возможности присоединения России к антииранским санкциям оказался «подвешен» механизм согласования мировых цен на газ в рамках ФСЭГ, на радость Обаме.

К великому счастью не только для Кремля, но и для России в целом Пекин, несущий серьезные торговые потери после вступления в силу Таможенного Союза, остается настроенным на диалог, чем нынешний премьер с успехом пользуется, предлагая Китаю выгодный механизм транзита морских грузов через Большой порт Санкт-Петербурга. Что стало возможным, кстати, благодаря сделанным ранее вложениям в инфраструктуру (дноуглубление, прокладка нового фарватера, реконструкция причальных мощностей). Премьер отыгрывает потери и в Индии за счет атомных и алмазных контрактов – помимо вооружений. Наконец, премьер в день саммита «ближневосточной четверки» называет дату открытия Бушерской АЭС, что совсем не устраивает госсекретаря США Хиллари Клинтон.

Компенсируют ли вышеперечисленные меры ущерб, понесенный ранее в газовой сфере? Боюсь, что нет, поскольку эти потери не только экономические, но и стратегические. Вы давно в последний раз слышали про ШОС? Если нет, то уверены ли вы в том, что эта структура была для России абсолютно бесполезной? И наконец, много ли мы выиграем, если с учетом сложившихся обстоятельств эта структура расширится за счет Ирана и Пакистана, а нам там покажут на дверь?

У Таможенного союза СНГ есть свои плюсы и минусы: политически эта штука опасная и обоюдоострая. Тем не менее, я отношусь к ней принципиально позитивно, поскольку С.Ю. Глазьев как экономист представляет для меня авторитет, а его усилия, долго не подкреплявшиеся политически, достойны уважения. Остаются, однако, два очень серьезных вопроса:

- Оправдываются ли издержки создания ТС в случае его присоединения к ВТО?

- Оправдываются ли приобретения бюджета от отмены пошлин на нефть, поставляемую в Белоруссию, если создание нового союза – в перспективе, как рассчитывает Глазьев, также валютного – омрачается политическим конфликтом Москвы и Минска?

Называя каждый из эпизодов, где одна задача, направленная на создание преимуществ для России, намертво сцепляется с другой, по сути противоположной по назначению, я все время говорю об одном и том же: о нерешенности принципиальных, базовых вопросов стратегии России.

Именно для решения этих базовых вопросов был задуман, насколько я понимаю, ИНСОР. Это структура при Президенте России. У нее была альтернатива, которую отвергли – центр А.И. Подберезкина. Я совсем не в восторге от Подберезкина-теоретика, однако убежден в том, что его структура могла предложить решения, во всяком случае, тактически полезные для того, чтобы Россия сохранила достигнутое ранее влияние на Западе и Востоке, притом (если брать военно-политический аспект) на достаточно выгодных условиях.

Выбрали других. Я не знаю, кто выбирал, и теперь гадать об этом уже поздно, поскольку налицо результат со знаком минус. К этому минусу я отношу далеко не только потерю Ирана и односторонние уступки по СНВ. Возможно, со мной категорически не согласятся военные теоретики, но самым решающим последствием я считаю возвращение пост-гайдаровцев на парты в Массачусеттском технологическом университете – напоминаю, там в 1972 году писался антииндустриальный доклад «Пределы роста».

После этих уроков в МТИ к нам приезжает разношерстная команда «уникумов» по части технологии болтовни (tweet) во главе почему-то с актером. Я слушаю репортаж по «России-24», и я вынужден констатировать возвращение тех же восторженных интонаций, которыми сопровождалась в 1992 году фамилия Джеффри Сакса.

В некрологах Е.Т. Гайдара оправдывали тем, что его реформа позволила обойтись без кровопролития. Это во многом подмена понятий, однако тогда, да, действительно были альтернативы, которые не могли обойтись без насилия (хотя были и другие). У «шоковой терапии», да, кроме негативных эффектов был и эффект вынужденного пересмотра миллионами граждан своих потребительских иллюзий и более того, рентных установок к государству. Иными словами, страшные минусы, связанные прежде всего с разрушением отраслей реальной экономики и разрывом в особенности военно-промышленных производственных цепочек, сочетались хоть с какими-то плюсами, пусть и в совсем других сферах.

В чем плюсы от сегодняшних концессий? Что мы выигрываем, выбрасывая деньги на «новую Кремниевую долину» в Сколково?

Во-первых, никакого отношения к исторической Кремниевой долине наша не имеет. Историческая Silicon Valley строилась на основе мощнейшего опытно-производственного комплекса Stanford Research Park. Полупроводниковые, а затем цифровые технологии оснащали уже созданные, прежде всего военные, научно-технические разработки. Точно так же позже создавалось «Кремниевое болото» в Израиле. Не было бы никакой «долины» без Стэнфорда, а «болота» – без Техниона.

Что у нас находится в Сколково? РКК «Энергия», РККА им. Хруничева, МИФИ, МФТИ? Нет, у нас там находится дочерняя структура Высшей школы экономики. Там выращивают не производственников, а белых воротничков. Там сидят за компьютерами в виде белого листа, на котором, да, можно написать новую алгебраическую формулу, а можно нарисовать хрен с лепестками. Мы считаем Интернет производительной силой. Какой политэконом это доказал? Может быть, хоть что-то (как в Китае) делалось для того, чтобы Интернет был не на 80%, а только на 60% помойкой? Может быть, Twitter – средство не для болтовни, а для тренировки хотя бы шахматной логики, или хотя бы скоростного изучения языков?

Вначале предполагается, что сколковскую псевдо-долину возглавит буддист, танцор и любитель куршевельских развлечений г-н Прохоров. Это было бы хоть как-то оправдано, благо кроме танцев и нью-йоркской недвижимости, г-н Прохоров имеет отношение к металлургии, которой совсем не повредит компьютеризация производственных процессов. Однако выясняется, что выбор Прохорова мотивировался исключительно его планами воспроизвести пример Джорджа Буша и осуществить повсеместную замену простых лампочек на светодиодные. Некий, хоть и не ахти какой стратегический, резон в этом имеется, особенно если разработать более дешевые технологии. Однако в последний момент оказывается, что директором будет все же Вексельберг. Он также совсем не чужд реальной экономике, и алюминиевым заводам Урала модернизироваться не грех. Но его функция, оказывается, связана с внедрением в нашей далеко не экваториальной стране солнечных батарей.

Это значит три вещи. Первое – что мы с Обамой в одной не только политической, но и идеологической лодке. Мы слепо верим в чудодейственность технологий, неэффективность которых доказана и известна любому уважающему себя энергетику. Вся Германия заставлена ветряными мельницами, их доля вместе с солнечными батареями – не более 14%. Солнечные батареи не удешевляют, а удорожают недвижимость. Директор ЦСР-Северо-Запада Владимир Княгинин, убежденный либерал, приводил на форуме по энергоэффективности в Санкт-Петербурге данные недавнего соцопроса в Германии: большинство против технологий «умных домов», поскольку их эксплуатация влетает в слишком большой пфенниг. Франция во главе с «мятущимся Саркози» делает ставку на атом, и убеждает неудачника Брауна в целесообразности удвоения числа АЭС в его стране.

Мы, конечно, тоже что-то в этой области строим, но в основном – как и немцы – за рубежом. А у себя мы хотим внедрять то, что светит, но не греет. Это не ошибка в расчетах и не каприз. Это, увы, – поклонение экологическому божку, которому мы почему-то обязаны приносить пожертвования.

Второе: мы вкладываем средства в это, а не в транспортную инфраструктуру, в которую здравомыслящие политики вкладывались именно в кризисные периоды. А у нас с дорогами хуже, чем с лампочками. За нас мировые транзитные магистрали будет прокладывать Китай – разумеется, так, как ему удобно.

Вы напоминаете, уважаемый читатель, что у нас строятся не только виртуальные предприятия, но и станции метро. Но вот Петербург, к примеру, с будущего года уже не получит на это федеральных средств. Столица, где не влезть в троллейбус – это не культурная столица, увы.

Третье: мы строим «долину» потому, что такая (как кажется) долина есть у кого-то еще. Это называется: мы заимствуем модель. Если мы будем строить гигантские ГЭС по китайскому образцу, мы тоже будем копировать чужую модель.

Гигантских, может быть, и не нужно: численность населения у нас на порядок меньше. Но для средних ГЭС есть оправдание: в отличие от Сколково, где ресурса нет, у реки Ангары, к примеру, есть ресурс силы течения, который можно эффективно использовать. Эта эффективность как раз доказана, и потери от катастрофы на одной из крупных станций (из-за попытки совместить российский и западный стандарты в одном двигателе) несоизмеримы с полученным за 40 лет экономическим эффектом. У нас в стране, кстати, есть множество малых ГЭС, остро нуждающихся в модернизации хотя бы для предотвращения аварий – все сроки эксплуатации давно вышли. Есть соответствующая программа. Нет денег. А на Сколково – есть.

Нет денег и на сохранение социальной инфраструктуры из той сферы, которую до революции называли сферой призрения. В послании Президента много сказано про школы и о том, как там важно горячее питание. Мне представляется, что только питание с компьютерами да гимнастический зал человека не сформируют – во всяком случае, нового человека нашей, русской культуры. Борис Кривошей, председатель петербургской ОО «Лига жизненной помощи людям с проблемами развития», предлагал еще в начале 90-х построить интернат для умственно отсталых рядом с обычной школой, с общим двором, чтобы нормальные ребята с первого класса знали о том, что есть другие дети, обделенные природой, чтобы понятие «забота» возникало у них само по себе, без вдалбливания учителем. В Питере есть школа, шефствующая над приютом для бездомных собак, где ребята не просто жалеют бедных тварей, а ухаживают за ними. Эта школа по критериям нацпроекта «Образование» не будет признана инновационной: нет в проекте такого критерия, как воспитание души.

Что касается физкультуры, то это дело хорошее, если тоже привязано не только к индивидуальному призванию, но и к необходимой функции государства. Физические навыки, к примеру, необходимы для боевой подготовки. Но военному делу в школе теперь не учат. Теоретикам из ИНСОР мерещится скорое будущее, в котором не будет государств (и соответственно, армий), а будут вместо них сети. Однако милейший Барак Обама формирует колоссальный бюджет национальной обороны, и яйцеголовые из Кремниевой долины по понятным причинам ему не возражают.

ДУМЫ О НАС С ВАМИ

Когда я зашел в Интернет, чтобы освежить в памяти название последнего доклада ИНСОР, то обнаружил ссылки на множество отзывов о нем. Ни один из заголовков не оказался сочувственным (хотите – проверьте) – ни на мэйнстримных, ни на маргинальных ресурсах. Это не значит, что все критики злопыхательствовали ради злопыхательства.

Мотивация у публицистов вообще формируется неодинаково: один ищет повода, чтобы написать гадость о любой ошибке или глупости известного и влиятельного лица, другой пишет через боль и горечь, напрягая все возможности своего внутреннего цензора.

У меня хорошо настроен внутренний цензор: есть большой опыт работы с внешними цензорами. Мне не нужно объяснять, что не любое разоблачение пусть даже совсем криминального поступка государственного лица уместно в ситуации, когда это лицо представляет мою страну в очень непростой дипломатии. И поэтому меня часто упрекали в нежелании излагать все, что я знаю о том или ином лице. И порой невозможно было объяснить, что я сдерживаю себя не от малодушия, а от нежелания рушить репутацию своей страны в мире, рушить достигнутый результат, достойный уважения и созвучный русской Традиции.

Да, я отправил внутреннего цензора подышать свежим воздухом, когда взялся за «Глупый дом». И не потому, что мне не хотелось оставаться в «провластном меньшинстве»: когда я берусь о чем-то писать, я не считаю предварительно, сколько в сети «за» и сколько «против» той позиции, которую я собираюсь выразить. Я мог, кстати, не браться. У меня не было в тот момент состояния души под названием «не могу молчать». Меня никто не уговаривал и не разубеждал, включая Калашникова, которого я вижу редко и в одном с ним согласен, в другом – нет.

Что критиков власти много – я знаю. В том числе и в почему-то упомянутой Вами партии «Яблоко», которая мне в принципе глубоко малоинтересна, поскольку для национального хозяйства от нее толк очень небольшой, хотя иногда и важный: Путин очень разумно поступил, предложив наиболее компетентным людям из этой партии должности в ФАС. И я точно знаю, что активисты партии «Яблоко» не будут отстаивать позиций, скажем, тяжелой промышленности, энергетики, производства стройматериалов. Я точно знаю, что альтернативная стратегия развития страны, которую предлагала команда Явлинского, привела бы на практике к развалу не только экономики, но и государства.

Мне не кажется, что с увеличением числа депутатов от «Яблока» в Госдуме законы станут качественнее, а стратегия экономического развития – более осмысленной и более правильно расписанной по приоритетам. Так почему-то кажется президенту Д.А. Медведеву. Еще ему кажется, что если в регионах «дать слово» мелким партиям, то качество региональных законов тут же улучшится. Но я точно знаю, что эти мелкие партии в регионах, как правило, состоят не из либералов, а из представлений местных кланов, отодвинутых от принятия решений, которые только рядятся под «справороссов» и пр., и даже иногда под коммунистов.

И еще я точно знаю, что от чествования Анатолия Александровича Собчака не выигрывает ни Дмитрий Анатольевич, ни Владимир Владимирович, ни партии большие и маленькие, ни Петербург, ни Россия. Хотя бы по той причине, что имя «великого юриста» не авторитетно, мягко говоря, не только в Петербурге, но и на Западе. По крайней мере, во вполне мэйнстримной германской криминологической литературе оно не выделяется из общего контекста той экономической и правовой вакханалии, которая царила в 1990-е годы. Культурная столица – родина и президента и премьера – культурно, то есть глубоко разочарована; Запад хихикает (обратите внимание не на «Столетие», а на «Радио Свобода»). Кто выиграл? Лично г-жа Нарусова? Не чрезмерны ли издержки на ее личное удовлетворение?

Президент в своей статье «Россия, вперед!» предостерегал неназванных лиц, желающих вернуть Россию в 1990-е. Почитая Собчака, он вступает в противоречие с самим собой. С каким Медведевым мне соглашаться – с первым или со вторым? Мне больше по душе первый. Меня вполне устраивает Медведев, говорящий о многополюсном мире, о новых резервных валютах, называющий своим именем действия Саакашвили и его западного лобби летом 2008 года. Я не хихикаю над тем Медведевым, который говорит, что каждое его слово вылито в граните – хотя бы потому, что такая фраза достойна русского правителя; хотя бы потому, что в той ситуации с Чемезовым он был прав. Но он потом сам себя и опровергает: чистка МВД по заявкам правозащитников – не гранит, а манная каша. И даже перечень стратегических целей опровергает сам себя.

Я не делю его на части. Он делится, к сожалению, сам, он позволяет себя приуменьшить, и даже не себя лично, а огромную по определению функцию свою, а подчиненных, в частности, Шувалова, просто умножает на ноль, заставляя садиться за парту в MTI. Он старается внушить уважение к себе, что в его положении и необходимо,– но эти старания сводит на нет приверженность некоей «умеренности и аккуратности», которая, в представлении классиков русской литературы, предрасполагает к послушному исполнению вышестоящей воли. В рассматриваемом случае эта воля внешняя, но сам этот факт прикрывается общецивилизационными соображениями, и нам об этом говорится прямым текстом – что если вы, мол, скопируете нашу постиндустрию, оторванную от индустрии, то окажетесь, дескать, в мировом совете директоров.

Вы считаете, что я кому-то пытаюсь за что-то вынести приговор, читатель? Но вынесение приговоров вообще не в моей традиции. Я по образованию медик и привык ставить диагнозы. Причем в той области, в которой я работал, диагноз ставят самым ответственным образом и лишь после того, когда все прочие интерпретации человеческого состояния отброшены.

Галич писал: «Я не избран, но я судья». Мне такая позиция несвойственна. Судить нас будут господь Бог и наши дети, когда будут блаженствовать или мыкаться в результате нашей деятельности или бездеятельности. Публицистика может быть средством воздействия, иногда – приложением к боевому оружию, иногда – самостоятельным оружием, в том числе и подрывным. Она может быть отравой и лекарством для мозгов, в том числе и мозгов власть имущих. Она может быть подначкой для одного лица и апелляцией к множеству.

Теперь, после стольких предисловий, я расскажу, для кого я писал «Глупый дом», или с кем я мысленно разговаривал, пока писал. Этих людей очень много. Они не болтаются по митингам с Каспаровым, не пишут дурацкие коллективные «телеги» про Путина, приуроченные к докладу госдепа о правах человека в России. Они работают. Они запускают метро и доменные печи, они проектируют дома для обычных граждан, они учат, они лечат, они руководят, они избираются в Госдуму за заслуги перед своими регионами.

Я обращался к коллективному разуму этого множества, которому не безразлично, что будет со страной, поскольку люди, которые работают в реальной экономике и оказывают жизненно необходимые услуги, ощущают себя частью страны, в которой живут.

Это большинство моих сограждан. Это большинство «Единой России», которая не только правящая партия, а наиболее репрезентативный срез общества. Если даже суперлояльный Борис Грызлов говорит о консерватизме в ответ на футуристическое Послание, значит, в его партийном доме накопилась еще та горечь. Глеб Павловский предложил давеча Кремлю выкинуть Грызлова вместе с Лужковым. Это лукавое предложение из серии коммерческого заказа, а не добросовестного совета. Но то, что советчики так себя ведут, – тоже отдельный дурнопахнущий симптом.

Я не изливаю аудитории свою обиду (как Ю.Ю. Болдырев, ушибленный по гроб жизни своим проигрышем Собчаку и Яковлеву). Я не открываю ей никаких великих и глубоко скрытых истин, не интригую никого сенсациями, не свожу все действия власти к знаменателю порока, как это делает «Новая газета» и Латынина на «Эхе Москвы». Я не жалуюсь, что «Русская доктрина» или иные стратегические труды прочтены, но не приняты ни к какому сведению. Я делюсь своей тревогой о происходящем. Мне представляется это занятие настолько же важным, как, например, сообщение рабочего владельцу строительной компании о том, что строящийся дом подмывает вода и он может рухнуть. Это большая компания, а рабочий – один из множества, и от своей тревоги он ничего для себя заведомо не выиграет, но что-то внутри него ему говорит, что даже если остальные молчат или стрекочут о другом – скажем, о размере своей зарплаты, – он все равно должен придти и сказать, что дело плохо. При этом он не обязательно задумывается о том, что им руководит, как не задумываются о том, отчего бежит вода в реке.

От чего бежит? А от того, что прорвало. Как мне известно преимущественно из опыта других людей (в отличие от меня, побывавших на передовой линии войн и дипломатий), решение предпринять несогласованное с начальством, но стратегически важное действие приходит из интуитивной, а не информационной оценки ситуации, и одновременно – из точного знания о том, что бездействовать нельзя. Если действие состоит в слове – молчать нельзя.

Я могу молчать, но не хочу. Сознательно, рационально – не хочу, поскольку мне представляется, что дела у нас плохи, и я привел далеко не все аргументы. Пока эта пагуба казалась обратимой и поправимой без моего и других вмешательства, я не пускался в выражение нелояльности.

Плохо – не обязательно катастрофично, не обязательно фатально, но если ничего не предпринимать и делать вид, уговаривая себя из лучших охранительных побуждений, что ничего не случилось, что все происходит по заранее продуманному плану, то может стать хуже, гораздо хуже. Потому что болезнь – сравним это с вирусом, это хорошая параллель для любителей информационных технологий – затрагивает не периферические нервные узлы и даже не центральный функциональный исполнительный аппарат – сердце, легкие, почки – а высшую структуру, устройство которой отличает человека от прочих биологических существ, и устроена таким образом не случайно, не по воле эволюционного каприза.

Плохо – не обязательно повод для тревоги в обычном случае. Но Россия – случай необычный, а кто это не оценивал всерьез, тот хоронил сам себя. Россия – это такая (не единственная, впрочем) страна, где идейный выбор первого лица может сотворить чудо мобилизации, а может ввергнуть в пучину неуправляемого распада. Когда Горбачев, увлекшись полуоккультным постиндустриализмом, сделал свой катастрофический политический и личный выбор, огромное большинство управленцев хорошо понимало, что происходит что-то не то, но самоорганизоваться для саботажа его инициатив не смогло: мешала не партийная дисциплина, а априорная лояльность к высшей власти.

Может ли лояльность быть деструктивной? У меня в руках был любопытный документ: директива Ленинградского обкома об участии промышленного директората в «организационно-деятельностной игре» под названием «Лель» на озере Байкал. Авторитетнейшие гендиректора и главные инженеры ведущих предприятий ВПК отвлекались от своих прямых обязанностей, отрывали от них исполнителей, подписываясь под экологической галиматьей – ведь ее инициировал генсек, а значит – партия, а значит – государство. Хотя смутно догадывались, что все эти игры не из той оперы, где поется гимн индустрии и развитию вообще. Они были лояльны, поскольку распоряжение для них было важнее их собственных представлений, в том числе и законов диалектики, которые они сдавали при приеме в партию.

Узкая группа министров и промышленников, которая наконец заперла Горбачева в Форосе, оказалась перед страшным выбором – применять силу или не применять. Исторический пример говорил о том, что на далеко зашедшей стадии распада спасение государства не обходится без жестоких издержек. Когда они оценили их масштаб, у них буквально затряслись руки, что тут же было справедливо расценено толпой как слабость, и они провалились.

Большевики, напоминает читатель, восстановили власть в стране жесточайшим террором, «без которого невозможно было загнать нашу свободу в рамки государства». Этот террор был расплатой за предшествующий распад. Вопрос: можно ли было обойтись без таких издержек? Если да, то как, и кто этим должен был заниматься?

Сама власть? Но она этим не занималась. Она занималась какими-то странными экспериментами. Позже они назывались «зубатовщина» по имени их стратега, который в итоге лишил себя жизни, осознав историческую ответственность за не просчитанный им итог. Он был лоялен, но его лояльная игра в выращивание контролируемой оппозиции подтолкнула национальную катастрофу. Он мог отказаться выполнять странную, глубоко антихристианскую инициативу власти по созданию организованной оппозиции, а для нее – анти-оппозиции. То же самое было в 1980-х годах. Теперь во французской прессе главу государства сопоставляют с Горбачевым. Вопрос: радоваться мы должны или плакать от того, что подобные сравнения никак не комментируются самой властью?

Церковь? Она не выполнила в 1905 году той роли, которая ей исторически была свойственна, и поэтому оказалась беспомощной в 1917-м. Она заплатила потом по своему особому счету, который достаточно страшен, чтобы опыт отливался в гранит. Но после всего этого она канонизирует слабейшего государя из рода Романовых, и тем самым выпускает индульгенцию на новую государеву слабость.

А государева слабость не принимается Традицией, потому что вступает с ней в непримиримое противоречие. Когда то же телевидение, которое развращает нас Ксюшей, начинает внушать нам святость слабого государя, как бы его ни звали, весь тезаурус национальной истории приходит в состояние несогласия. Это не «марш несогласных» за западный грант. Это нарастающий подземный гул, который можно унять, но для этого нужны не слова, а поступки власти.

Если власть играет роль «западника», это еще не худший вариант (я не имел ничего против Договора о европейской безопасности и его презентации в Ватикане). И странам, и церквам Запада и Востока есть о чем сегодня говорить друг с другом – кризис-то ведь не только финансовый. Хуже, если страны и церкви сами по себе, а власть заражена оккультной пантеистической абстракцией под флагом «перезагрузки». Принц Филипп Эдинбургский, столп экологизма и опекун Фонда дикой природы, в 1988 году сказал в интервью журналу First, что если он перевоплотится после смерти, то станет вирусом, который займется разрешением проблемы мирового перенаселения. Горбачев был под абсолютным влиянием принца и его присных. Параллель между Горбачевым и Медведевым на фоне российского подобострастия перед Киото и Копенгагеном, на фоне обучения элиты в MTI – это очень, очень дурнопахнущая ассоциация, и дай Бог, чтобы она не состоялась. А чтобы она не состоялась, нужно ставить диагнозы. Клятва Гиппократа говорит просто и емко: не навреди. Она не говорит: не вмешивайся, сиди рядом и жди более фатальных симптомов.

Если власть совершает ошибки, то это столь же естественно, как ошибка отдельного человека. Неравнодушный соотечественник, желающий добиться их исправления, добивается приема во властных коридорах или связывается с высшей инстанцией, что сегодня особенно просто – через блог. Если власть заблуждается – то есть уходит не от нас с Вами, а вообще от своей традиции, то это более серьезно. Это качественно иная ситуация. Здесь одной апелляцией к высшей инстанции уже обойтись нельзя – адресат меняется. Северное братство, может быть, фантом, но даже фантомы не возникают у нас просто так: они возникают, когда идейная и целеполагательная дистанция между властью и обществом зашкаливает за некоторый предел.

Мне незнакомо сегодняшнее Северное братство, но аллюзия в названии мне вполне ясна. Декабрь 1825 года, как вам подтвердят историки, был сочетанием несовместимых начал, и потому был обречен. Либеральное начало, как нынешний ИНСОР, родилось из непосредственно антигосударственных, анархических иллюзий, более представительное славянофильское начало – из разочарования в растрате победы 1812 года. У нас была победа 2000 года в Чечне, и ее результат в самом деле на глазах растрачивается: последний акт – назначение гражданского лица без дня опыта работы в силовых структурах и в порученном регионе, на место коррумпированного, «а значит», негодного Еделева, которого на Кавказе уважали.

Эта растрата слишком заметна, в том числе и заинтересованным внешним врагам, которым достаточно отдать палец, чтобы они кусали по локоть. Они кусают (конференция в Грузии по черкесскому вопросу), не до крови пока, но обстановка им благоприятствует. Если новое Северное братство возникает по этому поводу, это естественно с точки зрения традиции, но не достаточно, поскольку странная политика на Кавказе – это только частный, хотя и важный случай.

Я как-то упоминал о структурах посерьезнее, у которых кредо импортное, но хорошо ложащееся на разочарованную ментальность уволенных военных и жажду смысла подростков, структурах подпольных, но легко распространяющих взгляды и практические советы, созвучные «поваренной книге анархиста». Их популярность прямо пропорциональна аллергии на манную кашу «толерантности», а бунтарство заложено не только в молодежном существе, но и в русской классической литературе – о чем я и предупредил в «Глупом доме». Если власть не хочет или не может оградить юношей от вышеназванной рецептуры, если одновременно не хочет и не может их приспособить к доброму и сильному делу (примером такого дела была защита «Бронзового солдата»), а не к «стартапам», ей не стоит разводить манную кашу. А она разводит.

Русская доктрина устарела. Не потому, что ИНСОР предлагает нечто противоположное (на самом деле он уже ничего не предлагает, а рисует чистые абстракции – кстати, относительно безвредные именно в силу очевидной неинструментальности). Хуже: она устарела, потому что предложенные в ней меры уже не применить без серьезных издержек. Причем масса издержек продолжает аккумулироваться: чем дальше зайдет болезнь, тем более хирургическими неизбежно окажутся лечебные средства.

Я не алармист: алармисты работают всегда за серьезные деньги, а мне «Глупый дом» никто не заказывал. Считайте меня тем, что в Америке очень уважительно называется whistleblower. Whistleblower – не самовольный судья, а самовольный диагност и, соответственно, возмутитель спокойствия. Такими были журналисты, поднявшие в Америке тему Уотергейта, тему Иран-контрас, тему разврата в Овальном кабинете, тему ритуальных действ в Богемской роще. Их услышали, и нация справилась с недугом. Не то чтобы Америка излечила свои пороки, но патологический симптом отвязывания спецслужб от государства, к примеру, в своих недопустимых проявлениях был преодолен.

Такие журналисты, что интересно, входили в историю в связи с конкретным эпизодом. Они не брали на себя функции судей, не претендовали на роль глашатаев собственной истины. Точно так же и я не претендую. Я охвачен думами, но не претендую на диктовку умам: я слишком уважаю профессиональные умы людей, знающих и умеющих в своем деле на порядок больше меня. Я не претендент на роль властителя дум, уважаемый читатель, я обыкновенный врач, и мой любимый литературный герой – доктор Розанов из лесковского романа «Некуда».

Этот персонаж действовал по собственному разумению, не спрашивая соизволения у чиновных инстанций, а в одной из ситуаций и не имел такой возможности. Россия – не Америка, апелляция через ступени вверх – неэффективный и нерациональный процесс, и даже оглушительный свисток (whistle) у нас может остаться под спудом, и потом неуслышанные басы сотрясают провинциальный воздух: «Жду во-одку пить!» – «Иду-у!» А платить через сорок лет приходится детям.

Вы предлагаете делать вид, что ничего не происходит. Что спецслужбы, к примеру, не оторвались от государственных интересов ради лакомого, скажем, беспилотника. Или все видеть – и во-одку пить? Вы напоминаете о брутальных страницах истории. Я о том же. Я не хочу издержек масштаба столетней давности. Я бы предпочел, чтобы азефовщина и бурцевщина закончились сами по себе, зубатовщина помножилась на ноль, а фундаментально чужое, дарвиновское семя было изолировано, как эпидемический очаг.

Не верите в серьезность? Не просчитываете мысленно совокупную цену подмены Традиции волюнтаристским псевдоноваторством, культурным нигилизмом, по Достоевскому – бесовщиной? Ну что поделать – значит, у нас с Вами разный перцепторный аппарат. Если слышите, если Вас это так же волнует (а если бы Вам было вовсе наплевать, Вы бы мне не писали), если – особенно – при этом можете предложить алгоритм, помогающий сократить потенциальные издержки иным способом, чем апелляции к традиционному большинству в обществе и правящей партии, я буду рад пообщаться с вами не только виртуально.

Я отвечаю Вам так обстоятельно, поскольку точно знаю, что база для понимания у нас с Вами есть – это именно представление об издержках, которые платятся за исцеление государственного организма. Мне близок Ваш охранительный пафос, но мне до горечи знакома выводимая из него логика и аргументация: она повторяет альфу и омегу честных русских охранителей начала и конца XX века, которые оказались беспомощны в качественно новой, непривычной ситуации – и, к сожалению, политически бесполезны, а иногда и вредны. Дело не в том, что мы с Вами по-разному воспитаны и по-разному думаем, и вероятно, ориентируемся на разные фигуры и символы в истории и культуре – дело в том, что ситуация другая, и она диктует другой выбор. Вы улавливаете в «Глупом доме» тенденцию. Она есть, и она появилась потому, что ситуация другая и выбор другой.

Предполагает ли этот выбор инструментальную цель, то есть ответ на вопрос «как»? Умещается ли он в одно слово? Да. Но это не слово «революция». И не «диверсия». Это слово не из области насилия (я уважаю людей, которые строят метро, а не взрывают), и не из области сговора узкой группы лиц. Скорее наоборот – из области предупреждения таких действий. Но оно тоже подразумевает осознанное действие. Его субъектом может быть и отдельная личность, и внушительное множество. В то же время это слово-цель, скажем так, не из правового ряда, оно противоположно лояльности. Догадайтесь, это слово простое и всем известно.

Количество показов: 15244

(Нет голосов)